Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 (СИ) - Шульман Нелли

Он подвинул к себе пачку отчетов по наружному наблюдению за британским посольством. Невеста плотно сидела на территории, не посещая мессу, не выезжая с женами дипломатов на организованные экскурсии. Наум Исаакович покрутил пальцами:

– Она осматривается, она затаилась. Ничего, мы ее выманим на свет. Ради герра Шпинне, то есть товарища Шпинне, она на все пойдет… – в отличие от Невесты, Чертополох, как в документах называли начальника отдела внутренней безопасности, мистера Мэдисона, вволю разгуливал по Москве:

– Я уверен, что гуляет он не один, – кисло сказал Наум Исаакович, – дармоеды не могут, как положено, проследить за объектом… – во времена министра Берии работники, потерявшие предмет слежки, рисковали внутренней тюрьмой:

– Однако у нас теперь либерализм, – Эйтингон протянул руку за чашкой кофе, – у нас Чертополох под нашим носом, встречается с агентами… – Мэдисона теряли в ГУМе, в метро, в троллейбусах на улице Горького:

– На Белорусском вокзале, в Третьяковской галерее… – подытожил Эйтингон, – в Нескучном Саду и вообще по всей Москве… – он насторожился:

– Но я видел рапорт кого-то из парней. Чертополоха все-таки довели до места рандеву… – прочитав описание спутника Мэдисона, Эйтингон едва не поперхнулся кофе:

– Я знал, что так случится, у меня было дурное предчувствие. Дзержинский говорил, что мы должны доверять интуиции… – заставив себя собраться, он поднял трубку:

– Срочно дайте Шелепина… – дежурный по лубянскому коммутатору что-то заблеял. Эйтингон заорал:

– Шелепина! Семичастного! Хоть самого Хрущева! Поворачивайтесь, иначе я вас отправлю в ОРУД до конца ваших дней!

Грохнув трубку на рычаг, он позволил себе выдохнуть. Судя по данным наблюдения, в буфете Ленинградского вокзала мистер Мэдисон виделся с полковником ГРУ Пеньковским.

Насколько понял Павел, мужчинам разрешалось заходить на женскую галерею в синагоге. Устроившись на скрипучей скамейке, он набрасывал изящные очертания на потемневшей фреске над Ковчегом Завета:

– Древо жизни, – вспомнил Павел, – Лазарь Абрамович удивился, что я знаю историю о сотворении мира… – до начала праздника рав Бергер провел его и сестер на мужскую половину:

– Молитва еще не началась, поэтому Наде с Аней разрешили туда зайти… – отложив карандаш, Павел почесал рыжеватые волосы под кепкой, – я объяснил Лазарю Абрамовичу, что искусствовед обязан разбираться в Библии, основе почти всех сюжетов средневековых картин… – Лазарь Абрамович, как его называл подросток, только что-то пробурчал:

– Религиозным евреям нельзя ходить в музеи… – Павел развеселился, – на полотнах везде Иисус, а если не Иисус, то обнаженная натура. Значит, не бывать мне религиозным евреем… – тем не менее, он не отказался читать кадиш по матери:

– Даже если он, то есть наш отец, жив, – хмуро заметил Павел сестрам по дороге в синагогу, – вряд ли он выполняет заповедь… – троллейбус полз мимо здания на Лубянке. Подросток еще понизил голос:

– Судя по тому, что он нас не ищет, он либо мертв, либо мы ему не нужны. Незачем на него рассчитывать, – твердо завершил Павел, – памятник маме он поставил, но молитву читать не будет, он коммунист и работник Лубянки… – Лубянка уплывала вдаль, в багровом сиянии заката:

– Пусть я там никогда не окажусь, – пожелал Павел, – пусть Надя с Аней не узнают, что это такое… – через два дня после праздника Фаина Яковлевна обещала поехать с ними на Востряковское кладбище, к могиле их матери:

– Потом Надя улетает с ансамблем Моисеева в Сибирь на гастроли… – Павел оглянулся на плотно закрытые двери галереи, – она молодец, ее только взяли в основной состав, а уже отобрали для гастролей… – двери не пропускали шума, но Павел знал, что в большом зале на втором этаже за столами устроилось сотни две мужчин:

– Женщины едят отдельно… – он быстро рисовал, не желая, чтобы его застали за запрещенным в праздник занятием, – правильно сказала Аня, в такой толпе нас никто не заметит… – даже если гэбисты и пасли их в троллейбусе, то на улице Архипова они должны были потерять Левиных. Переулок кишел людьми, над толпой раздавались звонкие голоса:

– Ам Исраэль хай! Еврейский народ будет жить! В следующем году, в Иерусалиме…

Закончив рисунок, Павел сунул блокнот и кожаный пенал работы Нади в карман пиджака. Вещи на квартиру привезли неброские, но дорогие. Одежда села на Павла, как влитая. На подкладке одного из пиджаков он обнаружил шитый золотом ярлычок:

– Портной из Милана, – хмыкнул он, – жаль, что не из Флоренции. Но все равно, вещь итальянская… – Павел внимательно осмотрел синагогу:

– Если здание отреставрировать, – подумал он, – то молитвенный зал станет еще красивее… – с облупившихся львов на Ковчеге Завета сползала позолота, тускло блестели буквы витой надписи:

– Знай, перед кем ты стоишь… – подросток поднялся, – Аня переводила мне фразу… – сестра на удивление бойко разобралась в иврите:

– Чтобы привести в порядок здешние архивы, языка мне достаточно, – пожала плечами Аня, – может быть, я найду и запись о твоем рождении… – по-еврейски Павла звали Шауль:

– Но я не обрезан, – понял мальчик, – интересно, почему? На лагпункте нашелся бы врач, еврей. Либо отцу это было неважно, либо он вообще не мой отец… – сестры смутно помнили жизнь на вилле. Павел не помнил почти ничего:

– Я помню только детские журналы… – отец с Павлом рассматривал и вырезал картинки, – папа мне привозил новые издания на английском языке… – еще он помнил уютный запах пряностей от отцовского пиджака, мягкий голос, поющий колыбельную на идиш:

– Рожинкес мит мандельн, – просвистел Павел, – какая акустика отличная. Аня сказала, что на идиш это изюм и миндаль… – за праздничным столом, рассудив, что сестер рядом нет, Павел получил от Лазаря Абрамовича сладкого вина на донышке стакана:

– Лазарь Абрамович уверил меня, что по еврейским законам я совершеннолетний… – вино оказалось домашним, из изюма:

– Миндальный пирог тоже ожидается, – подросток двинулся к дверям, – надо перехватить кусок, пока все не съели. Пирог и штрудель здесь почти такие же вкусные, как у Ани…

Двери заскрипели. Павлу показалось, что над залом еще витает его голос. Подросток нахмурился:

– Нет, это идиш. Понять бы еще, кто говорит… – он не сразу узнал голос Лазаря Абрамовича:

– Но это он, сомнений нет… – с Павлом и его сестрами рав Бергер объяснялся на русском языке. Вслушиваясь в незнакомые обороты, Павел оглядывался:

– Непонятно, где они сидят, здесь нет места для кабинетов… – выйдя на площадку второго этажа синагоги, в полутемном углу он заметил узкую лестницу:

– Это не третий этаж, – понял Павел, – очередная пристройка к зданию… – в зале шумели, до него донесся топот ног:

– Начались танцы, как и обещали… – Павел огляделся, – самое время посмотреть, что делается в кабинете, то есть каморке…

Неслышно поднявшись по лестнице, Павел прислонился к беленой стене, рядом с щелястой, крашеной охрой деревянной дверью. Он надеялся, что Лазарь Абрамович рано или поздно перейдет на русский. Услышав знакомое название, подросток насторожился:

– В Колонном Зале выступает маэстро Авербах… – билеты на концерты распродали еще летом, – зачем туда Лазарю Абрамовичу… – приникнув ухом к щели, Павел слушал быстрый говор Бергера:

– Ничего не понимаю, – вздохнул он, – но ясно, он чем-то недоволен…

Сильный кулак ударил по столу, Лазарь Абрамович рванул на себя дверь каморки. Не удержавшись на ногах, проехавшись по лестнице, Павел влетел прямо ему в руки.

Для детской спаленки Лейзер сколотил двухэтажную кровать. Сначала он не очень хотел, чтобы малыши укладывались на нары, как мрачно думал о них Бергер. Едва увидев во дворе остов кровати во дворе, Исаак восторженно сказал:

– Как в поезде! Чур, я на втором этаже сплю, тателе. Сара маленькая, она может свалиться… – Бергер поцеловал белокурые волосы мальчика:

– На втором, так на втором, ингеле… – сидя на табурете с малышкой на руках, он слушал ровное дыхание детей: